Деревенские жители встретили нас хорошо. В тот год все соседи у нас были в возрасте от семидесяти и старше. Это в последние пару лет несколько домов купили молодые семьи из тех, у кого не было надежды приобрести когда-либо квартиру. Они брали по ипотеке полтора миллиона рублей и покупали домишко.
Как-то вечером Борис, смеясь, сказал, что с трудом понимает, что ему говорят: из речи его собеседников едва ли можно было выцепить десяток обычных слов – остальные составлял мат. Также изъяснялись и женщины. Однажды мы были свидетелями, как маленькая благообразная бабушка, седая и улыбчивая, самым грязным матом объясняла приехавшему из Твери внуку – подростку, что надо бы наносить воды в баню.
К сожалению, молодёжь, покупающая дома в деревне, переносит сюда и городские отношения между людьми, когда всем наплевать на всех. Если когда – либо, кто – нибудь надумает купить дом в деревне недалеко от города, я искренне советую этому человеку внимательно смотреть, кто живёт в ближайших домах. Две молодые семьи, купившие дома, превратили жизнь своих соседей в сплошную нервотрёпку. Ночь-полночь из распахнутых дверец их древних машин, поставленных перед окнами, гремит музыка, напоминающая о забиваемых в грунт сваях, от которой содрогаются стены. Оба парня – водители, а значит машины для них – самое лучшее, что есть в жизни. К великому нашему счастью, тот, который живёт к нам поближе, работает в серьёзной фирме. Её владельцы не разрешают использовать «ГАЗель» по усмотрению водителя. Он лишь ремонтирует её под окнами своего дома. После ремонта на когда-то зелёной весёлой лужайке остаются разбросанные промасленные тряпки, окурки, какие-то железки, куски резины и порванные шины. Всё это лежит месяцами, пока не зарастёт травой. Дворника-то, чёрт побери, нет!
Второй работает на фуре. Громадная дизельная каракатица поселилась на узкой грунтовой деревенской дороге, прямо напротив окон одинокой старушки. Эту фуру тоже любят, увешивают «украшалками», холят и лелеют. Весной она забуксовала и превратила нашу хлипкую грунтовку в нечто невообразимое. Кое-как, стаскивая под колёса все подвернувшиеся в окрестностях доски и кирпичи, водила вытащил свою любимицу и переставил её, опять же под окна, к другой соседке. Убрать переломанные доски и прочий мусор с дороги он, конечно и не подумал. Мы с мужем наблюдали за событиями, не желая вмешиваться. Но в конце концов, пожилая женщина пришла к Борису со слезами и просьбой придумать какую-то управу на бессовестного водителя, потому что прогреваемый под окнами дизель наполнял её дом удушливым дымом. Мой муж пошёл разговаривать с парнем. Тот сообщил, что фура ему нужна, чтобы ездить на работу, потому что он не привык ездить в городском транспорте (!). Ссылка на Правила дорожного движения, где оговорена стоянка большегрузов, вначале его не впечатлила. Он даже заявил, что у него «все друзья и все куплены». Борис не поверил и пообещал вызвать «гайцов», как только фура опять появится на дороге. С тех пор мы её больше не видим.
Вообще-то все возникающие проблемы решаются в своём маленьком социуме, без обращения в администрацию поселения или полицию. Администрация и не то чтобы далеко, всего за четыре километра, но попасть на приём довольно сложно: строго в приёмные дни и строго к определённому… хотела написать «специалисту», но людей, там работающих, таковыми не считаю, поэтому просто – определённому человеку. С полицией и вовсе дело плохо. Участковая служба, в результате бесконечных реформирований, превратилась в неизвестное образование, где полицейский в чёрной форме (так и хочется сказать: полицай!) имеет под своим началом около трёх десятков деревень, разбросанных на громадной территории. У него есть машина, но дождаться его приезда, в случае нужды, в течение недели проблематично. Самым забавным мне показалось его объяснение по поводу того, чем теперь занимается участковая служба: только совершёнными убийствами. Всё остальное передано в администрацию. Я не поверила парню-полицейскому, но смеяться не стала: пути наших реформаторов неисповедимы.
Деревенские жители – благодатная житница для всякого рода мошенников. Время от времени наезжают гастролёры, машут какими-то непонятными удостоверениями и предлагают купить у них чудо-аппараты, которые излечивают все болезни. Старики внимательно и уважительно слушают, интересуются, можно ли лечить то и другое, и лишь моё оперативное вмешательство удерживает их от того, чтобы выложить шустрым личностям несколько тысяч рублей.
Однажды в деревню нагрянули цыгане. Приехали на микроавтобусе, вывалились большой пёстрой крикливой толпой и пошли по домам. Мужчин не было, одни цыганки. Наш дом обошли по широкой дуге – вдоль забора метался и рычал наш Рой. Зато в дом напротив вошли без проблем. Две наши восьмидесятилетние соседки входные двери никогда не закрывали, как и прочие жители деревни. Парочка цыганок наглым образом зашли в дом, и вскоре я услышала крики. Я наблюдала за событиями со двора, Бориса не было, он уехал в Тверь. Услышав крики, я метнулась домой за ошейником и поводком, быстренько взяла собаку и мы с Роем побежали к соседкам. Там – дым коромыслом. Обе бабушки стояли насмерть, перегораживая дверь в комнату. Цыганки что-то кричали, размахивали руками и пытались их оттолкнуть. У одной из соседок, Елены Ивановны, багровел на щеке синяк. Рой рвался с поводка, рычал и лаял, и я еле-еле его удерживала. Увидев нас, цыганки бросились к двери, и мне пришлось дополнительно вцепиться в ошейник, чтобы удержать пса.
Потом я отпаивала соседок валерьянкой, костерила их на чём свет стоит за незапертые двери и дополнительно позвонила дочери Елены Ивановны, рассказала о случившемся.
Соседка рядом, тоже восьмидесятилетняя с чем-то бабушка, пожалела двух девиц, которые пришли к ней ( двери тоже незаперты!) и пожаловались, что скоро зима, а они беженки с Украины и у них нет зимней обуви. Она оставила их посидеть на кухне, а сама, сердобольная, пошла на веранду. Там в древних фанерных шифоньерах старики хранят всякий, такой же древний, хлам. Через какое-то время она нашла свои старые зимние сапоги и понесла их девицам. Их, конечно же, уже не было, а вместе с ними исчезли сто тысяч, которые как обычно хранились под матрасом.
Но, конечно, эти случаи не так часты и происходят даже не ежегодно, а гораздо реже.
Я обещала написать о бедных деревенских пенсионерах, которых нет. На самом деле, за все годы, которые мы прожили в деревне, мы не видели ни одного пенсионера, который бы действительно бедствовал. В деревне не надо выдумывать способы заработать деньги, их полным полно. Но, конечно, те, кому лень пошевелиться, лишних денег не имеют, живут на пенсию. Но даже и эти люди не бедствуют, потому что и в заброшенных огородах, без всякого ухода и присмотра растут лук, чеснок, укроп, морковь, свёкла, яблони, сливы, вишни; при минимальном догляде будет и картошка.
На другом конце деревни живёт наша хорошая знакомая, Нина Николаевна. Ей восемьдесят три года и она прожила нелёгкую жизнь. Много лет работала шпалоукладчицей, потом в колхозе. Маленькая росточком, высохшая, очень подвижная и улыбчивая. Я всегда с удовольствием с ней общаюсь. У Нины Николаевны обширное хозяйство. Она держит десяток кур, поросёнка, индюков, выращивает на продажу цыплят. Мы удивляемся её предприимчивости. Нина Николаевна продаёт всё: яйца, мясо свиньи и индюшатину, картошку, морковь, лук, чеснок, сливу. Умудряется продать даже крыжовник. Свинью выращивает вьетнамскую, травоядную, сало которой не волокнистое, а нежное. Индюки тоже какие-то необычные, огромные, по двенадцать кг. Да, ещё держит бройлерных кур, пятьдесят штук. Через три месяца их забивает и продаёт по триста пятьдесят рублей за кг. При этом каждая курица весит около трёх кг. У неё обширный круг покупателей. Все, в основном, местные, из нашей и соседних деревень. Есть и городские. Приезжают, когда сын даёт объявление на Авито. Сын живёт в соседней деревне, и у него тоже большое хозяйство, есть даже пасека. Матери он почти не помогает – некогда. Да она сама управляется, благо травы-то, кабачков, моркови, картошки – завались. За огородом особо не ухаживает, что – нибудь да вырастет. Под картошку сын вспашет на своём маленьком тракторе, а потом прицепит окучник и пройдётся ещё раз. Копают тоже трактором.
Продают всё очень дорого, но никто этим не возмущается. Продадут соседке, когда-то школьной подруге, ведро семенной сморщенной картошки за двести рублей, десяток яиц – сто рублей. В городе пучок лука-ботуна, который появляется буквально из-под снега, продают за тридцать пять рублей, а в пучке три луковки с недлинным пером.
Каждый месяц из города приходит машина. Это продают овёс, рожь, пшеницу. Предварительно из фирмы-поставщика обзванивают постоянных клиентов, спрашивают, чего и сколько нужно. Мы тоже осенью закупаем пять мешков овса. За зиму наши птицы съедают его подчистую.
Многие старики помогают детям, даже покупают им машины. Деньги тратить особо и некуда. Раз в неделю приезжает автолавка, привозит продукты. Мы там ничего не покупаем, потому что намного дороже, чем в Твери, а продукты, зачастую, просрочены. Один раз, в самый первый год, я купила мороженую курицу – оказалась протухшей. Так что за продовольствием мы предпочитаем ездить в город.
Уже через пару лет нас зауважали, стали называть тружениками, удивлялись нашим урожаям, лужайкам и цветам. Соседи активно советовали продавать цветы, особенно гладиолусы, в Твери.
Я обратила внимание, что действительно, в городе продаются лишь импортные, безжизненные, обработанные ядами розы, хризантемы, ещё какие-то, стоящие бешеные деньги. Но нет, к торговле я морально не готова, да и негде продавать. Тверские градоначальники, в подражание Москве, уничтожили все мини-рынки, где были социальные ряды для пенсионеров, продающих всякую мелочь. Теперь старикам продать пару килограмм огурцов довольно сложно. Они устраиваются, конечно, у магазинов, ещё где-то, но я так не могу. Да и вообще, мне жаль расставаться с моими красавцами.
В следующем кусочке я продолжу свой рассказ о людях, птицах и животных.
